Из книги «Страдающее
Средневековье» (Михаил Майзульс, Сергей Зотов. Издательство «АСТ», март, 2018)
Четверичность мироздания
Ириней Лионский во II в. утверждал, что четыре Евангелия,
истинные столпы, на которых воздвигнута Церковь, соотносятся с четырьмя
сторонами света. Потому «невозможно, чтобы Евангелий было числом больше или
меньше, чем их есть. Ибо, так как четыре страны света, в котором мы живем, и
четыре главных ветра, и так как Церковь рассеяна по всей земле, а столп и
утверждение Церкви есть Евангелие и Дух жизни, то надлежит ей иметь четыре
столпа, отовсюду веющих нетлением и оживляющих людей».
Помимо евангелистов, четырех «животных» из Апокалипсиса
соотносили с этапами жизни Христа (рождаясь он — человек, умирая — жертвенный
телец, во время воскресения — лев, а при вознесении — орел) и с четырьмя
«классами» обитателей земли: дикими зверями (лев), домашними животными (телец),
птицами (орел), и, наконец, людьми.
Монстры памяти
Если не считать евангелистов, гибридные создания, сочетающие
в себе черты человека и зверя и тем нарушающие естественный, т. е., как
считалось, установленный Богом, анатомический порядок, в Средневековье чаще
всего ассоциировались с миром тьмы. Но порой странные гибриды или животные с
необычными атрибутами, которые легко могли оказаться «портретами» Сатаны или
кого-то из его подручных (папы римского — с точки зрения еретиков или еретиков
— с точки Римской церкви), служили для противоположных целей — помогали
запечатлеть в памяти евангельскую историю.
Иначе говоря, они исполняли роль мнемонических образов.
Средневековье унаследовало от Античности набор приемов, призванных укрепить
естественную память человека. Основной принцип «искусства памяти» состоял в
том, что отдельное слово, логический аргумент или целую историю с множеством
деталей и персонажей легче запомнить, превратив в визуальные образы. Эти образы
следовало мысленно расположить между колоннами храма, в собственной комнате или
в каком-то еще хорошо знакомом пространстве. А затем, чтобы «разархивировать»
информацию, предстояло внутренним взором просканировать свои «чертоги разума»,
переходя от одного образа к следующему.
Чтобы накрепко запечатлеться в памяти, эти образы
требовалось сделать максимально необычными — прекрасными или, наоборот,
отталкивающими, устрашающими или комичными. Представим, что защитнику,
выступающему в суде, нужно запомнить обстоятельства дела: обвинение утверждает,
что его клиент отравил свою жертву, чтобы получить наследство, и что у
преступления было много свидетелей. Один из самых влиятельных античных
трактатов по «искусству памяти», известный как «Риторика для Геренния» (I в. до
н. э.), рекомендовал поступить следующим образом: «Если мы лично знали
человека, о котором идет речь, представим его больным и лежащим в постели. Если
же мы не были знакомы с ним, выберем кого-нибудь на роль нашего больного,
только не человека из низших классов, чтобы мы могли сразу его вспомнить. У
края постели мы поместим подзащитного, держащего в правой руке кубок, в левой —
восковые таблички, а на безымянном пальце этой руки — бараньи яички. Благодаря
этому образу мы запомним человека, который был отравлен, наличие свидетелей и
возможность получения наследства». Кубок напоминал бы об отравлении, таблички —
о завещании, а бараньи яички (testiculos) — о свидетелях (testes)».
В Средневековье «искусство памяти», конечно, было поставлено
на службу библейских штудий и церковной проповеди. Ведь память воспринималась
не просто как склад познаний, хранилище опыта и подспорье для оратора, а как
активная сила, способная преобразить человека и направить его на путь спасения.
Помнить и вспоминать можно (и нужно!) было не только о том, что сам человек
видел, слышал и пережил, но и о страстях Христовых. Благодаря усилиям памяти,
подкрепленным воображением, верующий должен был впитать в себя евангельскую
историю, словно он сам был ее свидетелем. Помнить нужно было не только о
прошлом, но и о будущем — о своем смертном часе, а также о рае и аде, которые
ждут на том свете души умерших. Чтобы, помня об аде, уверенно выбрать рай — и
жить соответственно.
Первая из фигур, открывающих «Искусство запоминания»,
резюмирует шесть первых глав Евангелия от Иоанна.
Птица, сидящая на голове орла-евангелиста, и две головы,
вырастающие справа и слева, — это образ Троицы и Слова, через которое был
сотворен мир:
«В начале было Слово, и Слово было у Бога, и Слово было Бог»
(Ин. 1:1).
Мандолина, повисшая на груди, напоминает о свадьбе в Кане
Галилейской, где Иисус превратил воду в вино, а свисающие из-под нее кошельки —
о том, как он изгнал торговцев из Иерусалимского храма.
Красный овал на причинном месте орла — это указание на
Никодима — одного из фарисеев, который последовал за Христом. Сам овал
символизирует рану, оставленную на теле Иисуса копьем римского сотника, а рана,
видимо, напоминает об участии Никодима в снятии Иисуса с креста и его
погребении.
Ведро у ног орла — это история о том, как Иисус попросил у
самаритянки испить воды из колодца.
Рыба на правом крыле евангелиста — символ купальни, где
Иисус исцелил парализованного, сказав ему «встань, возьми постель твою и ходи»
(Ин. 5:11).
Наконец, «натюрморт» на левом крыле — это пять хлебов и две
рыбы, которыми Христос накормил 5000 человек, а круг с крестом — символ
евхаристии, хлеба, превращающегося в тело Христово — пищу спасения.
Однако не стоит думать, что такие визуальные «ребусы» были
доступны для «простецов» Чтобы использовать их для запоминания евангельской
истории, ее требовалось предварительно хорошо изучить.
Около 1470 г. в Южной Германии была напечатана книжица под
названием «Искусство запоминания по фигурам евангелистов». Ее цель состояла в
том, чтобы с помощью необычных гравюр и кратких подписей к ним надежно
запечатлеть в памяти читателя ключевые события, описанные в четырех Евангелиях.
Каждая из вех в жизни Христа обозначалась «пиктограммой», нанесенной на
основную фигуру, символизировавшую одного из евангелистов (129; 130).
Образ, который резюмирует центральные главы Евангелия от
Марка. Например, красный глаз на груди льва-евангелиста напоминает о том, как
Иисус в Вифсаиде исцелил слепого; справа от глаза — семь хлебов, которыми он
накормил четыре тысячи человек; слева — ключ от Царствия Небесного, дарованный
Петру и указывающий на его особое положение среди апостолов.
Солнце справа от живота льва указывает на преображение
Христа, когда ему в сиянии явились Илия с Моисеем, а глас с небес изрек «Сей
есть Сын Мой возлюбленный; Его слушайте» (Мк. 9:7). Демон, словно вылетающий из
живота льва, символизирует изгнание «духа немого» из одержимого (когда Христос
заповедал, что бесов следует изгонять постом и молитвой).
Игла, проткнувшая нижнюю лапу льва, напоминает о словах
Христа «Удобнее верблюду пройти сквозь игольные уши, нежели богатому войти в
Царствие Божие» (Мк. 10:25).
Если не знать, что все эти образы значат, многие из них
можно принять за монстров из воинства дьявола. На одной из гравюр у орла на
груди возникает целующаяся пара — она напоминает о женщине, уличенной в
прелюбодеянии, о которой Иисус сказал: «Кто из вас без греха, первый брось на
нее камень». На другой — у тельца под хвостом появляется евхаристическая чаша с
лежащей на ней гостией. Несмотря на двусмысленное местоположение сосуда, здесь
никто не высмеивает святые дары — гравюра просто напоминает о Тайной вечере,
где Иисус учредил таинство евхаристии.