Загадочный «кикеон», причастие Элевсинских Мистерий, обычно представляется как древнегреческое ячменное пиво особого рецепта. По версии, Сократ безропотно признал предъявленные ему обвинения и спокойно совершил самоубийство именно по причине нарушения клятвы, предусматривавшей смерть за разглашение мистериальных тайн. В этом случае, вина Сократа была очевидна – он варил кикеон для своих гостей, и на этих встречах мистериальное причастие употреблялось ради профанного кайфа.
В 1978 году вышла книга «Дорога в Элевсин», в которой Р. Гордон Уоссон, А. Хоффман и К. А. Рак первыми выдвинули теорию энтеогенного состава кикеона. Как и следовало ожидать, книга была подвергнута пристрастной критике. Критика обнаружила слабые звенья выдвинутой теории и катализировала дискуссии и изыскания в обозначенном направлении.
Затем вышло эссе «Смешивая Кикеон». Гипотезы, выдвинутые «Дорогой в Элевсин» относительно возможного состава и метода приготовления кикеона, оцениваются в свете критики. Возражения против этих гипотез опровергаются прежде всего на основе упускаемой критиками возможности химического гидролиза алкалоидов спорыньи. Предлагается новая гипотеза, которая оживляет дебаты об Элевсине.
Во 2-й части этого эссе химик-органик Дэниел М. Перрин предлагает интересные соображения, основанные на новой идее, а техническое обсуждение практичности и реализуемости «гипотезы эргина» открывает путь для новых химических и психофармакологических исследований.
В 3-й части соавтор книги «Дороги в Элевсин» Карл А. П. Рак заново исследует мифологию и ритуальные практики Элевсина, подразумевающие более широкое понимание энтеофармакологии древнего мира.
Смешивая Кикеон
Часть 3
Автор: Карл Рак
Табличка Ниннион изображает Иакха, ведущего процессию посвященных в мистерии. Эту процессию принимают божества Деметра и Персефона. Над основной сценой артефакта несколько изображений фаз луны. Табличка Ниннион (ниже) – единственное известное оригинальное изображение обрядов инициации мистерий.
Ячменная крупа, вода и свежая мята – альфи (или альфитон), гидор и глехон (также блехон). Вот известные ингредиенты элевсинского зелья, или кикеона; те, о которых говорилось публично, а не секретные. Два растения символизируют дихотомические антитезы, которые объединяет вода в кикеоне.
Ботаническую – культивируемый сельскохозяйственный продукт питания vs дикорастущая трава, первый – опора жизни, вторая погружает в сон. Социально-политическую – санкционированный брачный обряд vs незаконное похищение и сожительство. И религиозную, противопоставляющую старые хтонические божества эллинизированному семейству небесных олимпийцев. Оба растения встречаются в фармакопее акушерок, последнее является абортивным средством, первое помогает при родах, вызывая сокращения матки.
Культивированные растения, как считается, являются продуктом вмешательства человеческого разума, без которого они вернутся к своим ядовитым или несъедобным аватарам. Иногда это действительно так. Маслинам требуется многократная обрезка, чтобы предотвратить появление зарослей из проростков и корешков и возвращение в бесплодное естественное состояние. Виноградная лоза тоже нуждается в обрезке, в древних преданиях аватаром винограда является плющ, его зловещий имитатор, листья и крошечные ягоды которого, предположительно, омрачали естественное состояние разума, в отличие от благородного опьяняющего вещества, произведенного из винограда. Пример из Нового Света – индийская кукуруза, которая, если её оставить без присмотра, сбрасывает зерна из початков, и они прорастают все в одном месте, слишком близко, чтобы не стеснять друг друга, и кукуруза становится всё более низкорослой, как исходная трава, из которой она была гибридизирована.
Более важным из компонентов элевсинского зелья является ячмень, аватар которого – травянистый сорняк, вторгающийся на ухоженную пашню, зерно которого имеет названия плевелы или куколь, лолиум, чей ботаническим эпитет – temulentum, «пьяный лолиум», опьяняющая токсичность которого исходит от спорыньи Claviceps Рurpurea, «пурпурной булавы», деформированные которой зёрна, образованные высохшими склероциями гриба, заражают и ячмень. Греческое название сорняка происходит от этих деформированных зёрен. Саму же спорынью называли «ржавчиной» или эрисибе – метафора, встречающаяся также и в английском (и в русском - "ржа") языке. Таким образом, ботаническая ржа имела аналог с разрушительным окислением железа, которое разрушает металл, возвращая его к исходной руде. Деметра, богиня зерна, имела эпитет Эрисибия, поскольку греческие божества часто носят апотропные (отражающие или изгоняющие) имена, точно так же Персефону называют «убийцей смертоносной Персеиды».
Если мы дистанцируемся от Элевсинских Мистерий, то также сможем найти упоминание о зелье из спорыньи. Когда Мелампус (Мелампод), прозванный черноногим, основатель рода целителей, знахарь, знаток языка животных, птиц и насекомых (таков дар, который он получил от двух змей лизавших его уши, пока он спал), пытаясь вернуть стадо быков, свадебный выкуп за девственную Перо, имя которой переводится как «кожаный мешочек для снеди», что напоминает мешочек "пера", в котором был спрятан секрет Элевсинских Мистерий, был взят в плен «тюремщиком» Филаком, он смог получить свободу, вылечив сына своего похитителя от импотенции, узнав от старого стервятника, который много лет назад был этому свидетелем, что Филак нечаянно напугал своего сына, когда подошёл к нему с окровавленным ножом для принесения в жертву и кастрации скота в руке. Филак воткнул нож в дуб и пошёл утешать испуганного ребенка. Забытый нож остался в дубе и проржавел, Мелампус взял его, соскрёб с него ржавчину и сделал из неё зелье.
Символизм ржавчины – посередине между примитивизмом и культурой. Из неё можно, как мы видели (в предыдущих частях эссе), извлечь посредством щелочного гидролиза провидческий агент для элевсинской инициации. Перлаш ("жемчужный пепел"), или поташ, по-гречески называемый тефрой и сподосом, был известен как глазная мазь, по крайней мере, еще при Аристотеле; а веком раньше, как известно, щелочная жидкость, называемая конья («зольная вода»), использовалась для мытья. Также существовала и конья, полученная из освящённой воды и пепла жертвенных сожжений, которая использовалась в качестве лекарства. Следовательно, эта процедура была в компетенции древней фармакологии – искусства, божественной покровительницей которого было третье из элевсинских божеств, Геката.
Миф о Мелампосе также указывает и на переход от человеческих жертвоприношений к приношению в жертву животных, поскольку Ификлос, сын "тюремщика", мог понимать, что нож изначально был предназначен для него.
Огненные жертвоприношения так называемых добровольцев и погребальные костры известны в традициях Элевсина. А Деметра, прежде чем научить людей Мистериям, клала принца Демофона, убаюканного маковым соком, каждую ночь в очаг, как бревно, чтобы сжечь его смертность, намереваясь сделать его небесным, как и дочь Персефону, чьё заражение смертной плотью она не могла принять. Этот эпизод мифа ежегодно отмечался элевсинским ритуалом «мальчика из очага», ребёнка из знатной афинской семьи, чьё посвящение финансировалось за счет государства. Таким образом, мистериальная роль поташа, как посредника между телом и душой, примиряющего хтоническое и небесное царства, становится очевидной.
Что касается того, когда именно употреблялось зелье, есть свидетельства, что оно приготовлялось заранее и, возможно, выпивалось на пути к святилищу в день инициации; это делалось для того, чтобы дать ячменной крупе время для брожения и получилось нечто вроде слабого пива. Однако, если оно было приготовлено заранее и при участии инициатов, вряд ли это могло оставаться секретом. Греки, которые никогда не интересовались пивом, хотя и знали о нем, не могли воспринимать лёгкое алкогольное опьянение как энтеогенное переживание, тем более что вино, или, точнее, крепкое древнегреческое вино, обогащенное опьяняющими травами, дающее такие переживания, употреблялось в обрядах бога Диониса.
Единственное предполагаемое свидетельство заблаговременного смешивания кикеона – это фрагмент папируса из комедии "Евполис", в котором некий иностранец, с ячменной крупой (кримноном) на верхней губе, находится в Афинах во время празднеств – обстоятельство, вероятно, указывающее на осквернение мистерий, которое подразумевало именно такое незаконное употребление кикеона дома, в качестве напитка для развлечения, поскольку некоторые знатные афиняне, знакомые с элевсинскими иерофантами, могли знать секрет зелья. И действительно, иностранец из "Евполиса" описывается охваченным галлюцинаторной лихорадкой (эпиалосом, или кошмарами), когда идёт на рынок после выпитого им кикеона.
Десятидневный пост, наложенный на кандидатов в посвящение, приводился в качестве доказательства, которое могло объяснить, что дескать легкое опьянение могло вызвать видение, которое, судя по всем свидетельствам, происходило в Элевсинском святилище. Однако, этот пост вряд ли мог быть тотальным, это был просто отказ от определенных продуктов, а принесение в жертву таинственных свиней, омытых в море, определенно означало бы и день пиршества во время этого постного периода.
Сосуд для смешивания кикеона был символом ритуала инициации. Известны как металлические, так и керамические его образцы, причем последние имитируют в глине стиль первых. На табличке Нинниона (см. выше) изображена процессия, которая вышла из Афин утром последнего дня, чтобы пройти священный путь в Элевсин. Женщины несут на головах сосуды с ветвями мирта, вставленными в ручки: символизм мирта указывает на то, что зелье является посредником обряда бракосочетания, который искупит похищение Персефоны и объединит хтоническое царство с небесным, а также искупления Семелы, поскольку мирт это то растение, которым Дионис заплатил за воскресение своей мертвой матери. Посвященных возглавляет сам Иакх - Дионис, олицетворение призыва мистов в преисподнюю. Зелье, однако, пили не из сосуда для кикеона (он не подходит для этой цели), а из кувшинчиков размером с чашу, которые люди из процессии несут в руках. Каждое из событий на этом пути предполагает, что мистериальная процессия была мимесисом путешествия в потусторонний мир, врата которого располагались в Пещере Плутона рядом с великим Залом Посвящения в Элевсине.
Когда мисты покидали равнину Аттики, тесный мост через реку Кефисос и ритуальные гефиризмы (обмен остротами на мосту) открывали узкий и опасный проход, конечной точкой которого был глубокий подземный канал в глубине пещеры.
Известны так называемые "гефиризмы", то есть остроты на мосту во время элевсинских процессий. С этим можно сравнить праздник Деметры у Arist. Thesm. 834. Архилох дал ямбическому ритму достаточно развитую форму, выдвинувши на первый план его скептическое содержание, которое, в отличие от сатирически-героических трохеев, обладало резкими личными элементами. Отсюда пошел обычай характеризовать ямбический ритм как "ругательный" (loidoricos).
Два мелководных соленых озера, называемых Ритойскими, и проток между ними, отмечали границу Рарианской равнины, на которой находился Элевсинский Акрополь, а узкий мост требовал, чтобы телеги мистов остались позади, и всё необходимое для Ритуала следовало брать с собой. Здесь их встречали потомственные иерофанты Крокониды, чье имя предполагает, что они происходили от афинского царя Иона, сына Аполлона, родившегося из цветка крокоса (предположительно "крокуса"), и месяц Боэдромион («Аид», наш сентябрь, месяц Аполлона Боэдромия) был назван так в честь союза, который он заключил с Элевсином.
Крокониды связывали «тетивой» или кроке правую руку и левую ногу каждого миста, поскольку подобный "лук" символизировал слияние миров. Их путешествие в ад, сменило более ранние обряды человеческих жертвоприношений. Они отдыхали в роще Аполлона среди лавровых деревьев или дафн на гребне горы Эгелеос перед спуском к Ритойским озёрам. И храм Артемиды лежал перед ними, у входа в Элевсинскую ограду, возле Колодца Цветов, или Колодца Девы, у которого отдыхала Деметра, когда впервые прибыла в Элевсин, и за водной поверхностью которого, на дне узкой шахты, теперь находилась её похищенная дочь. (Роща энтеогена Аполлона, и храм Артемиды находились здесь именно потому, что это – два божества, наиболее причастные к древним обрядам человеческих жертвоприношений.)
Инициаты танцевали здесь до наступления темноты, а затем шли с факелами в тайное святилище, каждый в сопровождении проводника, мистагога, вверх по склону, мимо «Скалы Смеха», на которую никто не осмеливался присесть, опасаясь застрять, как Тесей, когда он посетил Персефону, а затем в Зал или Телестерион «Свершения», эта метафора по гречески означает то, что мы называем латинским словом инициация или посвящение.
Внутри, и уж точно не в преувеличенном количестве тридцати тысяч, как предполагалось (поскольку Зал мог вместить от силы тридцатую часть такого количества), они располагались вдоль периферийных ступеней, вероятно, сидя, а не стоя, все вместе, и наблюдали, как жрицы танцевали в темноте с фонарями и курильницами на головах. В это время открывались Cista Mystica, или мистериальные корзины и раскрывалось всё то, что в них было скрыто до сих пор от профанов. Затем кикеон смешивался. Ячмень. Мята. Вода.
Один из элевсинских жрецов, именуемый Гидранос был ответственен за воду, так как ее нужно было приготовить заранее, используя гидролизованный визионерский агент из спорыньи, которая, как мы можем предположить, специально выращивалась, путём добавления в некоторую часть воды урожая «медвяной росы» сlaviceps purpurea, сладкого выделения из её аскоспор. «Я открыл корзину, я выпил зелье», - таков был последний пароль. Неиспользованная часть этой особой воды использовалась в обряде.
Вероятно, теперь инициаты готовились к духовному спуску в преисподнюю ради встречи с Богиней. Две круглые урны на неустойчивых основаниях опорожнялись снова и снова всем собранием, Hye kye! (дождь зачат). После их спуска, Богиня выходила вместе со всеми, посреди яркого света, огня, который якобы (хотя это, возможно, просто метафора) можно было увидеть за много миль, когда Иерофант открывал дверь в античный алтарь внутри Великого Зала, что означало момент рождения ею Мистериального Инфанта, Бримоса, известного в элевсинских мифах как Триптолемос, которому Деметра вверила Мистерии и таинство выращивания ячменя. Бримо, как теперь называли Персефону, родила Бримоса, сына, названного в её честь в древней матрилинейной манере: «Ужасная царица со своим Ужасным сыном».
Эта Царица, в итоге, представляла собой воссоединение трех фаз богини - дева, мать и старуха, представленных Гекатой, объединяющей в себе три женских ипостаси, и покровительницей колдовства и травничества, и её сын подобным же образом был Триптолемосом «Тройственным Воином». По завершении инициации начнутся зимние дожди, и семя Персефоны будет укрыто в пашне, чтобы принести плод через шесть месяцев.
Дикая мята, mentha pulegium или pennyroyal, в дополнение к своей символической противоположности культивированному ячменю, могла использоваться просто для ароматизации напитка, который без настоя в кипящей воде вряд ли высвободил бы достаточное количество (малоприятных для вкусовых и обонятельных рецепторов) токсинов – очень конкретно описывается как свежая мята, а следовательно – потенциально абортивное средство, что нейтрализовалось свойствами известного магического средства для облегчения родов – спорыньи. Однако, возможно, что мята способствовала успокоению тошноты (с такой целью она применялась в травяной фармакологии), либо для усиления или катализа каким-либо образом психоактивных токсинов гидролизованной спорыньи. Для уточнения потребуются дальнейшие эксперименты. Мята болотная, известная как блошница дизентерийная, также была известна своим апотропным эффектом в отношении блох и мух; отсюда и её ботаническое название pulegium, от pulex – «блоха». Концентрированный терпеноид кетона, пулегон, получаемый из мяты болотной, смертельно опасен для человека.
Это великое Посвящение называлось эпоптией, «Видением», тем, что мог видеть даже слепой, о чем гласит свидетельство Евкрата, найденное при раскопках святилища. Будучи слепым, он видел то же, что и все остальные – Воскресение Персефоны. Оно было кульминацией обряда, начинавшегося шестью месяцами ранее в феврале, в месяц «цветения», называемый Антестерион.
Это была Малая Мистерия, так называемый миэзис или «закрытие глаз», убаюкивание. Наступало время сажать другой урожай, который даст плоды в конце лета. Если в это время внимательно наблюдать за землей, то можно видеть, что заражённые спорыньёй зёрна озимых культур, которые легко отделялись от колосьев ячменя, и которые веками считались не чем иным, как обгоревшими на солнце ядрами здоровых зёрен, обнаруживают другой вид размножения, так как мицелий склероций спорыньи, как и любого другого гриба, образует свои плодовые тела, грибные шляпки со спороносными жабрами. То есть, эти особые зерна ячменя становились "семенами" дикого гриба.
Эта Мистерия была обрядом смерти, который был прелюдией к воскресению. В мифе это – похищение Персефоны, которая сорвала особый цветок, narkissos, слово из минойского языка, ассимилированное в греческий язык и являющееся корнем для нашего слова «наркотик». А место, где она нашла наркиссос, в мифе называется Ниса, слово, которое до сих пор известное в современном греческом языке как nystazo, «сонливость».
Маловероятно, что каждый инициат мог присутствовать на публичной части этого обряда, так как опасные зимние моря становились доступными для плавания как минимум через месяц, хотя иногда обряд и проводился вне сезона, чтобы принять важных персон. Вероятно, версии обряда проводились в поместных элевсинских святилищах. Также маловероятно, что "наркиссический" эпизод ритуала был разыгрываем кем-либо, кроме титулованной Священной Царицы Афин, которая переживала иерогамию или «Священную Свадьбу» с богом Дионисом как своего рода менадический ритуал жрицы Храма на Болотах, который считался частью ее дома, называемого «стойлом для быков». Это был преобразованный ритуал, восходящий к минойской религии и когда-то требовавший приношения человеческих жертв. В Афинах подобный обряд проводился в так называемых «Охотничьих Угодьях», мистериальном святилище Аграй на берегу реки Илиссос, где еще в середине восемнадцатого века стоял храм Артемиды. В мифе это место упоминается как место, где нимфа Орейфия (или «горная пифия») была похищена из сестринства, которое называлось Фармакидайи (дословно - "дамы в состоянии, вызванном употреблением "фармакос"), ради установления особых родственных отношений Афин с подземным миром. Эти девушки были также известны как Гиакинтидайи или «гиацинтовые дамы» в память о Гиакинфах, которых Аполлон «неохотно» (а это всегда указание на человеческое жертвоприношение) сопровождал в Рай.
И наркиссос, и гиакинтос – это названия цветов и рек из догреческого языка. В данном эссе я резюмирую для ясности и прямолинейности этоботанические и метафорические элементы, которые задокументированы в других работах (например RUCK & STAPLES & HEINRICH 2000). Цветок нарцисс, занимающий видное место в минойском искусстве, встречается на жертвенных ножах, фресках и золотых кольцах, являясь, возможно, эмблемой жрицы ведуний, изображаемых как «женщины-пчёлы», переживающие видение. Есть также и керамическая тарелка с изображением Персефоны как богини змей с цветком, который мы можем идентифицировать как рancratium maritimum, морской панкрацисс, семейство амариллисовых. Его этнофармакологические свойства (а также и свойства его ботанического семейства, которое включает и токсичный нарцисс, яды из луковицы которого могут всасываться через кожу, и осенний крокус, последний связан с Медеей и Прометеем) предполагают психотоксичность. Около пятнадцати видов амариллисов токсичны. Pancratium trianthum из-за присущих ему энтеогенных свойств часто встречается вокруг святынь и священных мест. Его цветы похожи на цветы лилии с розовыми и белыми полосами.
Бушмены из Добе, Ботсвана, знают это луковичное многолетнее растение как кваши, мощный священный галлюциноген, способный вызывать яркие и красочные видения. Его луковицу не едят, а разрезают и прижимают к нанесенным ими самими ранам на лбу участников. (Можно сравнить с ритуальным бичеванием спартанских юношей и последующим компрессом из морского лука). Опьяняющий агент поступает непосредственно в кровеносную систему, вызывая немедленную реакцию.
Родственный вид – рancratium speciosum, известен карибам Вест-Индии под названием ognon или gli в качестве сильнодействующего рвотного средства. Некоторые его виды настолько наркотичны, что способны вызвать смерть от паралича центральной нервной системы, другие классифицируются как сердечные яды. Потому для ритуального использования токсинов всегда необходима этнофармакологическая экспертиза.
Ботаническое название Pancratium означает «всемогущий», как Христос-Панкратор в византийском искусстве, где его нуминозность была ассимилирована в христианские мистериальные обряды в виде растения под названием chreston (греческое искажение имени Христа как «хороший» вместо «помазанник»). В современном греческом языке он до сих пор носит имя Дева Панагия. Но где-то по пути он также приобрел святость хаомы или сомы, которую иранские маги использовали в своих шаманских инициациях, то есть он был ассимилирован с мухомором (аmanita muscaria). Это грибное таинство сохранялось в гностических христианских сектах, считавшихся еретиками, в первую очередь среди манихеев, чьи обряды, процветавшие на Востоке, неоднократно возвращались в Западную Европу во время крестовых походов.
Роль мухомора в элевсинских преданиях нельзя отрицать теперь, когда растение, возвышающееся между двумя богинями и, очевидно, извлеченное из мистериального мешочка, или "пера", на барельефе из Фарсалии, или Фессалии в северной Греции, окончательно идентифицировано как большой гриб. Мухомор в греческой мифопее связан с Горгоной Медузой и героем Персеем, а также с мычанием солнечных быков и лилово-рыжей Ио, имя которой является женской версией того же имени, что и имя афинского царя – Ион. Оба имеют имена, родственные «фиалке», священному в греческой этноботанике растению, и связаны с лингвистическим корнем слова «наркотик», как в слове, обозначающем наркомана, iatros. Этот энтеоген первобытных времен был скрыт от мирских взоров, спрятан до тех пор, пока не раскрывался в ночь Великого Посвящения в каменной розе, kisthos, в честь которой и была названа Cista Mystica или мистериальная корзина элевсинского обряда – дикой розы с одиночными лепестками. Отсюда и преобладание мотива роз в украшении святилищ. Некоторые утверждали, что внутри неё скрыт фаллос Диониса; другие, что это был ктеис, но в обоих случаях это символ мухомора, гермафродитного фаллоса, который проникает в свою собственную вульву по мере роста, как странное грибовидное существо Баубо, которое первым подало зелье Деметре.
Роза сама по себе напоминает цветок опийного мака, а этот энтеоген хорошо известен в минойской религии; и после того, как она была ассимилирована с эллинизированным обрядом, он скрыл в себе этот секрет. Кроме того, коробочки опиумного мака напоминают маленькие плоды граната – еще один элевсинский мотив, один из самых распространенных сорняков на зерновых полях называется гранатовым маком именно из-за сходства коробочек. Гранат же, когда он плодоносит на дереве, напоминает яблоки, как и золотые яблоки Гесперид, которые на одной из древних ваз явно идентифицируются как грибы, потому что, когда гранат висит на ветке, длинная чашечка красного фрукта подобна ножке мухомора.
Мухомор назван так из-за его привлекательности для мух, которых привлекают его токсины и они кажутся убитыми ими, хотя на самом деле оживают после. Было замечено, что медвяная роса поражённого спорыньёй ячменя так же привлекательна для мух. Долгое время считалось, что это просто сок зерна, выделявшийся, когда насекомые проникали в ядра. Блошница же, представляет собой противоположность, отпугивающую мух.
Что касается того, что посвященный мог переживать во время миэзиса, у нас есть сведения лишь об обряде Очищения. Обряд трудно отделить от других аспектов Антестерий, которые представляли собой трехдневный винный праздник в честь Диониса (открытый для всех и не ограниченный только кандидатами в инициаты), на который приглашались также и призраки умерших членов семьи.
Орест посетил Афины во время этого праздника, преследуемый адским сестринством Фурий и призраком своей матери Клитемнестры, которую он убил по приказу Аполлона. Он был оправдан и исцелён от безумия. Точно так же и Геракл был очищен от убийства жены и детей. Каждому, виновному в убийстве, предлагалось пройти этот обряд очищения для подготовки к великому посвящению, что, разумеется, вовсе не означало, что все кандидаты должны быть убийцами.
Возможно, мы приблизимся к пониманию его смысла вновь благодаря Мелампосу, тому, который создал зелье из ржавчины. Еще одним из его впечатляющих подвигов было исцеление дочерей Прета, Претид.
Они сошли с ума и стали единосущными с мухомором (таков характерный опыт тех, кто принимает сакраментальную пищу): они облысели, их кожа покрылась чешуйчатыми пятнами, как белыми точками разорванной вуали, прилипшими к шляпке мухомора, и мычали, как коровы в зной. Их мычание считалось вызванным назойливостью оводов или oistros (что схоже со словом estrus, течка), которые также назывались и миопсами, а косоглазие, или миопия, метафорически подходит для миэзиса. Он очистил их в храме Артемиды в Аркадии на реке Лусиос. Одна из них умерла, но двое других исцелились, он и его брат взяли их в жёны, вместо Перо (мешка для элевсинских секретов), которая была женой одного из них в случае с зельем из ржавчины.
Очищение Геракла, Ореста и Претид всегда изображалось как включающее принесение в жертву свиньи, поскольку жертвоприношение животного было заменой человеческого жертвоприношения, пока кандидат сидел с покрытой головой, восседая на троне из «овечьей шерсти», а это еще одна метафора мухомора. Для инициата это могло быть началом индоктринации в Великое Посвящение, обретением мира с духами-призраками через поедание забитых свиней - свинья, приносимая в жертву была символической заменой смерти и миэзиса, пережитых Персефоной.