Ярлыки

18+ 2 Стенберг 2 А. Ступин Абраксас Аксели Галлен-Каллела Александр Петросян Александр Тышлер Алексей Юпатов астролоХия Атласы и карты Боги и приближенные Борис Михайлов Василий Кандинский Василий Шульженко Вася Ложкин Виктор Пивоваров Владимир Дудкин Владимир Любаров Владимир Татлин Владимир Яковлев Володимир Лобода Гелий Коржев Гермес/Меркурий Дизайн & ART Дмитрий Бальтерманц Дмитрий Краснопевцев Дьявол Евгений Бутенко Живопись Здоровье Иван Крамской Игральные карты История Кадр! Казимир Малевич Карл Юнг Кино Кузьма Петров-Водкин Лазарь Лисицкий Лаокоон Лёня Пурыгин Луна Люди Маньеризм Междуречье/Вавилон Меламид и Комар Микалоюс Чюрлёнис Мифология Михаил Клочков Михаил Шемякин моей камерой На бумаге Наука / около науки / Tech Не наука. Критика Никита Поздняков Николай Вечтомов Николай Калмаков Павел Филонов Парис Пётр Дик Религии ретро/старина Роман Минин Селена / Диана / Артемис Серапис символы Собаки & Co Солнечная система Солянка социум СПИД СССР-РФ Стихии Таро Тень ТРИВА фашизм Физиогномика Философия Церера / Деметра Цугухару Фудзита ШЗ Элевсинские мистерии Эрик Булатов Этника Afarin Sajedi Agostino Arrivabene Al Johanson Alberto Giacometti Albrecht Durer Alex Gross Alfred Kubin Ami Vitale Anders Krisár Andre Kertesz Andre Masson Andreas Feininger Andreas Gursky Andrew Wyeth Andy Kehoe Andy Lee Annie Leibovitz Anthony Freda Anton Corbijn ART - неформат Arthur Tress Austin Osman Spare Beautiful Earth Bernard Buffet Bill Brandt Björk Bolesław Biegas Brassaï Burial Burton Pritzker Canaletto Cars Caspar David Friedrich Charles Le Brun Daniel Martin Diaz Daniel Richter David Alan Harvey David Hockney David Salle David Sims Davide Bonazzi Death Diego Rivera Diego Velazquez Diego Velázquez Dolk Lundgren Dorothea Lange Edvard Munch Edward Hopper Egon Schiele Elihu Vedder Elliott Erwitt Ernst Haas Ernst Stöhr Erwin Olaf Ethan Murrow Eyvind Earle Federico Babina Ferdinand Hodler Ferenc Pinter Fernand Leger Francesc Català-Roca Francis Bacon Francis Picabia Francisco Goya Franco Gentilini François Rabelais František Kupka Franz Mark Franz von Stuck Fred Martin Frédéric Benrath Freeman John Dyson Frida Kahlo Fun Geoffroy De Boismenu Georges Braque Georges Seurat Gil Elvgren Gilbert & George Giorgio de Chirico Giorgio Morandi Giotto di Bondone Giuseppe Maria Mitelli Gustave Dore Gustave Moreau Hans Baluschek Hans Burgkmair the Elder Hans Christian Andersen Hans Giger Heckel Jürgen Helmut Newton Hendrick Goltzius Henri de Toulouse Lautrec Henrik Knudsen Henry Darger Herb Ritts Herluf Bidstrup Hilma af Klint Hokusai Humor Irving Amen Irving Penn Jacek Yerka Jack Kerouac Jacques Henri Lartigue Jake Baddeley Jan Saudek Jan Vermeer Jared Lim Jean Fautrier Jean-François Millet Jean-Michel Basquiat Jeff Wall Jheronimus Bosch Jimm Carrey Joan Miro Joe Tilson Joel-Peter Witkin Johann Heinrich Füssli Joseba Eskubi Juan Gris Juan Martinez Bengoechea Juha Arvid Helminen Jules Dupré Julius Diez Kalle Gustafsson Kathe Kollwitz Keith Haring Ken Currie Kurt Schwitters Leah Saulnier Lee Miller Leonardo Da Vinchi Lewis Wickes Hine Loui Jover Lucas Zimmermann Lucian Michael Freud Lucien Lévy-Dhurmer Lucio Fontana Luigi Bussolati Lyonel Feininger Man Ray Marcel Duchamp Mark Rothko Masahisa Fukase Massive Attack Matthew Barney Matthew Rolston Maurits Cornelis Escher Max Ernst Mikael Jansson Mitch Dobrowner Music Neo Rauch New York Nick Knight Nick Veasey Nicolas de Staël No respect OBEY Occult Oscar Dominguez Oscar Howe Otto Dix Outmane Amahou Pat Perry Paul Cadmus Paul Cézanne Paul Delvaux Paul Laffoley Peter Keetman Pierre Soulages Pieter Bruegel de Oude Pilar Zeta Powell Survey Radu Belcin Ralph Gibson Randy Mora Ray K. Metzker Remedios Varo Renato Guttuso René Magritte Ricardo Cavolo Richard Estes Richard Prince right life Robert Del Naja Robert Longo Roberto Matta Roy Lichtenstein Ryan Hewett Sam Abell Santa Muerte Saul Bass Sebastião Salgado Sergio Toppi Sigmar Polke Simon Larbalestier Simone Martini Sophisticated Stanley Kubrick Stanley Milgram Stars Steve Mills Storm Thorgerson style The look Theodor Kittelsen Timothy Leary Tom Deininger Toni Schneiders TOP's Travel Travis Collinson Universe Vaughan Oliver Vincent van Gogh Wayne Thiebaud Werner Schnelle Wilhelm Sasnal Willi Sitte William Barry Roberts William Blake William Conger William Eggleston Wolfgang Paalen X-files Yayoi Kusama Zaha Hadid Zichy Mihaly ψ

Посредственность как социальная опасность

Лекция Ольги Седаковой.


Ольга Седакова: Добрый вечер. Я благодарна тем, кто пригласил меня выступить перед аудиторией, которую я редко встречаю, аудиторией, которая собирается обсуждать политические вещи. Это приглашение меня порадовало, но и испугало, потому что менее подходящего человека для такой беседы, я думаю, трудно найти. Насколько я представляю, здесь обыкновенно выступают люди, которые несопоставимо теснее, чем я, связаны с актуальной политической и общественной ситуацией, с тем, что составляет, по видимости, ядро этой ситуации. Я не политолог, не социолог, я мало что понимаю в экономике, юриспруденции; я практически не участвую в литературной публичной жизни, коллег своих встречаю обыкновенно в других краях, как, например, два дня назад встретила многих из них во Франции. И, наконец, я уже тридцать лет живу без телевизора. И что же можно услышать от такого человека? Скорее всего, ожидается нечто вроде “Записок аполитичного” в духе раннего Томаса Манна. Но аполитичность, как известно, — это не более чем политическая позиция. Одна из политик. И довольно популярная. Что касается меня, то я такую аполитичную политику декларировать не собираюсь.
То, что меня интересует и всегда интересовало, относится к тому, что называют внутренней жизнью человека.

Внутренняя жизнь, вообще говоря, обладает большой автономностью от внешних обстоятельств, а порой, в самых напряженных моментах, может обладать абсолютной автономностью. Такой момент абсолютной автономности, иначе говоря, свободы от всего, что происходит снаружи, описал Лев Толстой в своем Пьере Безухове, когда Пьера в московском плену у французов, в ожидании возможного расстрела посещает чувство личного бессмертия. И рядом с этим чувством все кажется смехотворным: “Меня расстрелять? — думает Пьер. — Мою бессмертную душу?” Такие моменты абсолютной автономности случаются не только в пограничных ситуациях: сверхтяжелых, сверхопасных — они могут быть в совсем других местах. В том, что называется “веянием хлада тонка”, в голосе какого-нибудь старого певца на старой пластинке — это, в конце концов, несущественно. Существенно то, что мы оказываемся в прострастве другого, по существу, измерения. Не только другого измерения: в том месте, которое само – мера, которое само измеряет происходящее уже каким-то иным – и не побоюсь сказать, последним образом.

Во внутренней жизни — я понимаю условность этого названия, но постмодернистская привычка ставить все в кавычки и говорить перед каждым серьезным словом “как бы” (“я как бы радуюсь”) мне уж очень надоела, поэтому я позволю себе такое старинное выражение — во внутренней жизни человек встречается с тем, что Гёте назвал “старой правдой”, которая всегда та же.

Das Wahre ist von laengst gefunden,
Hat edle Geisterhaft verbunden;
Das alte Wahre, fass es an!
Правда найдена давным-давно
И связала союзом благородные души;
Крепко держись ее — этой cтарой правды.

Эта “старая правда” не изменяется не только от смены политических режимов, но и от космических катаклизмов. Как известно, “небо и земля прейдут, но слова Мои не прейдут” (Мр. 13:31; Лк. 21:33). Искать ее не надо, она найдена или открыта давным-давно или была открыта всегда. Но что надо искать — это себя, такого себя, который способен ее встретить. Продолжая прибегать к гётевским словам, искать себя “благородного”, себя, который состоит в союзе вот с этим обществом связанных правдой душ. Именно на этом месте – пути к себе – мы как раз и встречаемся с политикой. Это неожиданно? Разве не бежать от политики – вместе со всем “внешним” следует, чтобы найти себя? Такой путь хорошо известен, в обиходе он и почитается “духовным”. По моему убеждению, если это путь духовности, то гностической. Одно дело – отстранение от политизирующей суеты:

И мало горя мне, свободно ли печать
Морочит олухов, иль чуткая цензура
В журнальных замыслах стесняет балагура –

совсем другое – отношение с политикой в ее исходном, аристотелевском смысле: с политикой как законами общежития, законами гражданства. Потому что к этой самой гётевской “старой правде” нельзя прийти, если ты пойдешь путем новой кривды, то есть равнодушия к тому, что происходит, использования всего этого для каких-то своих маленьких удач и выгод или же –выберешь себе пресловутую “точку зрения вечности” — sub specie aeternitatis, что особенно любят обыватели. Для них это почему-то чрезвычайно легко - оказаться в этой точке и смотреть на все глазами вечности. Но такая панорама чаще всего подозрительно напоминает обыкновенное наплевательство.

Мне рассказывали мои итальянские знакомые, которые навещали Соловки, как они спросили там насельников, монахов, почему на Соловках так мало памяти о том, что происходило совсем недавно, почему их гид об этом и речи не заводит. На это они услышали: да ведь было такое краткое время в сравнении с вечностью... Вот это та точка зрения sub specie aeternitatis, которую, по-моему, можно назвать точкой зрения свинства. Мои итальянские знакомые, верующие, не побоялись заметить, что и 33 года земной жизни Христа с точки зрения этой вечности – совсем короткое время!
Вспоминая Томаса Манна уже зрелого, можно привести его слова о том, что политика — это здоровье духа, который вне политического самосознания и действия гниет. Что такое в конце концов эта политика, это гражданство? — С одной стороны, это опыт существования в виду зла - и ввиду страдания, чужого страдания, с другой. Вот что я имею в виду, когда говорю о политике. Здесь каждый человек оказывается свидетелем. Оказывается участником истории – или жертвой истории, как это понимал Бродский: не тем, с кем круто обошлись, а тем, кто по неведению или лени или малодушию оказался сотрудником палачей.

Когда зло принимает откровенно инфернальные формы, а невинные страдания превосходят все меры, как это было, допустим, при Гитлере и Сталине, то союз со злом или даже мирное с ним сосуществование определенно делают для человека невозможным встречу со “старой правдой”. Для своего “внутреннего мира” он принес в жертву других – и уж тут никакого мира ждать не приходится. В этом я глубоко убеждена, и доказательств этому много. Выбор в ситуациях такого рода труден по-человечески (жалко себя, страшно и т.п.), но совсем не труден эвристически: здесь все ясно — где зло, где добро; во всяком случае, мыслящему и чувствующему человеку это несомненно ясно.
Наша ситуация гораздо сложнее: она пестрая и мутная. Времена, которые я помянула, времена инфернального зла, без стыда утверждали целесообразность зла любого масштаба, постулируя, что зло — это добро, если оно служит верной цели (“немецкой верности” или “торжеству коммунизма”). Теперешнее время такого не говорит. Скорее уж оно говорит, что само это различение устарело, что все и не добро, и не зло, а что-то такое смешанное и невнятное, отчасти хорошее, отчасти дурное – как все мы, как весь этот грешный мир. Нет худа без добра – и добра нет без худа, как симметрично дополнил немудрящую пословицу Бродский – и предположил, что это и есть та новость, которую Россия несет Западу, тот “свет с Востока”, которого он ждал и наконец созрел до него. Созрел до старого цинизма софистов? Итак, во всяком случае, не нам рассудить, что здесь зло а что добро, и сама такая претензия различать грозит фундаментализмом. Насилие становится неприметным, носители его - анонимны. Кто, собственно говоря, тиран либерального общества? А жертв как будто и вовсе не видно.

Из того, что я говорю, понятно, что “нашей ситуацией” я называю не собственно российскую ситуацию, в которой мы еще недалеко отошли от этих инфернальных форм насилия и страдания, и они всегда рядом, так что не впасть в них снова - это наша актуальная задача, и дальше нее ничего не видно. Но тем не менее, есть общее “планетарное” время, есть положение всей цивилизации, к которой мы так или иначе принадлежим (или будем принадлежать) и ключевое слово которой – либерализм. Вот это-то общее как раз, мне кажется, во всех наших разговорах об актуальности и современности не обсуждается. Мы продолжаем говорить о собственной ситуации как из-за железного занавеса или из-за китайской стены.
Это то самое общее положение, которое мы, после того, как наша почти полная изоляция в мире кончилась, вроде бы должны нагонять: вроде бы мы отстали от “них”. Однако порой мне кажется (по опыту двойной жизни, поскольку я все время странствую между двумя этими мирами, “нашим” и “их” и не могу уже не видеть их как один мир) — мне кажется, что, как ни странно, часто дело обстоит ровно наоборот. Кажется, что мы в каком-то смысле уже были в будущем этого либерального общества, хотя, естественно, ничто точно не повторяется, и “их” будущее может принять какие-то другие оттенки. Но я отчетливо видела, что в чем-то мы действительно были, как тогда пели, “впереди планеты всей”.
Я расскажу одну историю, которая, может быть, уточнит то, что я имею в виду. Однажды в Хельсинки, в университете, меня попросили рассказать в течение одной лекции, академического часа, вкратце, историю подсоветской культуры и искусства. Одним из опорных моментов в моем рассказе был “простой человек”. Я сказала, что героем всей этой истории искусства был “простой человек”. От художников требовалось писать так, чтобы это понял “простой человек”. От музыкантов требовалось писать такие мелодии, которые “простой человек” (то есть, не получивший музыкального образования и, возможно, не отягченный особо тонким слухом – иначе он уже не “простой”) может с первого раза запомнить и спеть; философ не должен был говорить “заумного”, “сумбурного” и “непонятного”, как это делалили Гераклит, Гегель и другие “несознательные и буржуазные”, и так далее, и так далее. Был ли этот “простой человек” реальностью или он был конструкцией? — Это вопрос. Я думаю, изначально он был конструкцией, моделью “нового человека”, “человека воспитуемого”, но постепенно эта официальная болванка наполнилась содержанием, и мы увидели этого “простого человека” вживе; его “воспитали”, ему внушили, что он имеет право требовать, чтоб угождали его невежеству и лени. О, сколько раз я видела “простого человека” в действии. На выставках он писал книгах отзывов: “Для кого это все выставлено? Простой человек этого понять не может”. Он строчил в редакции, он сам стал воспитателем. Да, люди стали такими, какими их хотели видеть. Видимо, это было удобно. Заметьте, как мало говорится о том, какое удобство реальный социализм, во многих отношениях мучительный, предлагал человеку, чем он соблазнял его: возможностью безответственности, свободы от личной вины, свободы от “комплекса неполноценности” перед всем, что превышает его понимание и его опыт. Это прекрасно описал Пауль Тиллих, анализируя тоталитаризм в своем “Мужестве быть”. Без согласия среднего человека на режим, без этого добровольного совпадения населения с режимом мы мало что поймем в происшедшем у нас.

Итак, я рассказываю приблизительно так, привожу примеры, говорю о том, что на могилах многих наших художников, убитых сразу или взятых долгим измором, можно написать: “Их убил простой человек”. И, пока говорю, вижу: студенты смущаются, ежатся... Потом ко мне подходили преподаватели и благодарили: “Большое вам спасибо! вот теперь они узнали, что делают”. Как выяснилось, хельсинские студенты подходят к своим профессорам с этим самым требованием: “Пожалуйста, не завышайте задач, не требуйте от нас слишком многого. Не говорите нам слишком сложного и заумного. Мы обычные, простые люди — не требуйте от нас невозможного. Все должно быть для простых людей”.
Финляндия здесь нисколько не исключение. Это совершенно типичная картина. Я встречала европейских редакторов, издателей, которые говорили то, что мы в прежние времена слышали постоянно и надеялись, что это навсегда исчезнет вместе с нашим специфическим режимом: “Наш читатель этого не поймет”. “Мы не должны угнетать читателя завышенной эрудицией, сложностью и т.п.”

Часто в таком разговоре мне приходилось слышать наше родное - незнакомое, к счастью, сидящим здесь молодым людям - раздвоение человека на “я” и “мы”. То есть, человек спокойно излагает собственную позицию: “Я лично этого не люблю, но намэто нужно” – не смущаясь тем, что это позиция клинической шизофрении. Или наоборот: “Я это люблю, но мы этого принять не можем”. Так может говорить человек, облеченный огромной властью. Допустим, министр культуры.
Мне приходилось разговаривать с таким человеком. Он устраивал фестиваль поэзии, на который пригласил самого модного немецкого поэта. Все остальные были поэты как поэты, то есть, они писали стихи на бумаге, и стихи эти состояли из слов, подобранных лучше или хуже.Самый модный поэт ничего такого не делал. Он обладал исключительной артикуляционной одаренностью: он изображал стихи при помощи одних только звуков, и при этом, как ни странно, можно было узнать, что он изображает. Он объявлял: “Я читаю стихотворение Гёте „Горные вершины“”, — и дальше начинал издавать весьма странные неиндоевропейские звуки, невероятно смешно, и все каким-то образом понимали, что это именно “Горные вершины”. Так он изобразил даже Хлебникова, и я могу свидетельствовать, что это было похоже и очень забавно.

Устроитель спросил меня: “Как вам это нравится?” И я ответила, что первые минут десять-пятнадцать можно умереть со смеху. Еще через пятнадцать минут чувствуешь себя свиньей, в которую тебя обратила какая-то Каллипсо, так что теперь ты способен только хохохотать и больше ни в чем не нуждаешься. Он печально кивнул. И я спросила его: “Зачем же вы его пригласили сюда? Ведь бывают эстрадные вечера, где такое делают актеры оригинального жанра. Здесь вроде бы собрались поэты”. Он мне говорит: “Но вы понимаете, что о нас скажут, если у нас не будет такого? Мы окажемся реакционерами, правыми, расистами и всем остальным”.
Много историй подобного рода я могу рассказать о разнообразных проектах и отчетах. Проекты - а культурная и научная жизнь в свободном мире теперь практически переведена на проекты и гранты - пишутся совершенно конформистским способом. Если в проекте не будут указаны темы, которые считаются актуальными - гендерные, в первую очередь; про тело; что-то еще в этом роде - то человек просто не получит гранта или стипендии. Это также вполне знакомая нам техника маскировки своих настоящих интересов под тем, что называется “актуальным”, а у нас называлось... “идейно верным”, кажется.

Я могу рассказать о монументальной живописи – и не где-нибудь, а в ватиканских дворцах. То, что там делается сейчас, до боли похоже на советскую монументалку брежневского времени. Как раз глядя на такие актуальные декоративные работы, Сергей Сергеевич Аверинцев и вспомнил песню, которую я уже цитировала, и сказал: “А вот скажите мне, ведь когда нам говорили: „Мы впереди планеты всей“, — мы не верили. И пожалуйста: они приходят к чему-то похожему”. К чему похожему — понятно: к обществу контролируемому, к обществу установочно популистскому, которое ориентируется на чрезвычайно сниженный умственный и культурный уровень, на этого самого “простого человека”, для которого работает могучая индустрия развлечений и которого надо защищать от “непростых”.
Поэтому я и назвала ту опасность и ту тираническую силу, которая, по-моему, угрожает современности, посредственностью. Меня очень позабавило, как мою тему сообщили в рассылке: “Ответственность как социальная опасность”. Может быть, в такой постановке вопроса есть смысл, но мне еще о нем не приходилось подумать. Предложение интересное, так что, может быть, когда-нибудь я и об этом подумаю, об опасности ответственности. Несомненно, и такая опасность существует.
Но пока я собираюсь говорить о посредственности.

Прежде всего, я предлагаю вспомнить, как был осмыслен у нас наш радикальный поворот от общества тоталитарного типа к какому-то другому. От чего предполагалось уйти и в какую сторону направиться. В какую сторону, ясно: в сторону модернизации, вестернизации, достижения того, чем располагает “весь цивилизованный мир”. При этом цивилизованный мир представлялся как мир демифологизированный, рациональный, прагматичный. Избавляться же следовало от господства мифа, от бессознательного, в котором мы пребывали, от “нецивилизованности”.
Несколько лозунгов переходили из уст в уста и в конце концов приобрели статус неоспоримых истин. Один, самый ходовой – строка Бродского:
Но ворюга мне милей, чем кровопийца.
Другой – из никем не читанного, но всеми почитаемого Вебера, о протестантском происхождении капитализма.
Третий – смерть интеллигенции и вина русской литературы и русских мыслителей за происшедшее.
Четвертый: или хорошая жизнь – или хорошее искусство. Чтобы не было лагерей, не нужно нам и достоевских.

Остановлюсь на минуту только на первом из этих глубокомысленных тезисов. Поэтический смысл строки Бродского не обсуждается. Принятый же sensu stricto, как руководство к действию, этот стих довольно страшен. Мина замедленного действия, которую оставил Европе старый тоталитаризм, - вечное сопоставление с собой, из которого получается, что все что угодно лучше и уже потому его нужно принять. Нацизм принят за абсолютное зло, рядом с которым любое другое терпимо и даже оправдано. Но, как заметил французский философ Ф. Федье, всякое зло абсолютно. На практике нетрудно убедиться, что воровство непременно где-нибудь вдали кончится кровью, как это описано в “Фальшивом купоне” - и как мы имели возможность многократно убедиться, читая о разборках начинающих бизнесменов... Тем не менее, благодушная безыдейная аморалка приветствовалась как альтернатива “кристально чистым” кровопийцам-идеологам.

И что же мы получили в конце концов, на самом деле? Отнюдь не реальный, нормально действующий рынок, которого, как все знают, у нас так и нет. Мы получили новый миф и новую идеологию: идеологию рынка. Больше того: поэзию, романтику рынка. В западном мире ничего похожего нет: рынок - прозаическая реальность; никто ее не воспевает, никто не учит рынку как идеологии, никто не выступает с моралью или поэзией рынка. Ребенку говорят: “Be nice, помогай ближним, будь хорош со всеми”. Его отнюдь не учат: “Урви свое и беги. Думай о себе, остальное – не твоя проблема”, — то есть, всему тому, чем занималась наша новая педагогика, воспитание еще одного “нового человека” из старого, который получил отвратительное имя “совок”. “Совка” - со старым пренебрежением, замечу, - взялись обучать всему, чего у него не хватает. Не хватало ему, как оказалось, прежде всего хулиганского индивидуализма, который был провозглашен в качестве новой нормы – на место мифического “коллективизма”. Индивидуализм без берегов. Индивидуализм человека, который живет не среди себе подобных, не среди других людей, имеющих с ним общие интересы, - но против всех. Другое называлось “совковостью”, “советским идеализмом”, “советским аскетизмом” и т.п.

Итак, в цивилизованном мире до сих пор принято учить хорошему – и даже некоторым новым хорошим вещам, например, экологическому сознанию, с которого начинаются многие первые школьные учебники (и среди них – учебник Закона Божия, который я видела в Италии: с внимания к красоте и хрупкости творения). Можно, конечно, сказать, что это привычное расхождение реальности (в которой господствуют утилитарные мотивы) и системы воспитания (в духе определенных гуманистических ценностей) - что это не более чем лицемерие, известное ханжество западного общества, которое всегда обличают местные мыслители неомарксистского толка, привыкшие срывать все и всяческие маски. Вот вы учите общежитию: люби ближних, помогай бедным, не презирай людей другой расы, — а на самом деле.... Вот вы говорите о музеях, о гениях, о вдохновении, о шедеврах, а на самом деле, искусство — тот же рынок, и успешные художники – это те, кто хорошо знают его, выбирают правильную стратегию и потому хорошо продаются и остаются в веках. Такого рода высказывания несут в себе тон вызова, провокации. Говорить так - дело обличителей общества, для которых в этом обществе предусмотрено свое место. У нас же такая “искренность” стала первым словом о вещах, стала системой воспитания. Воспитания – как я уже говорила – очередного нового человека, на этот раз современного, западного, продвинутого.

Это перевоспитание, которым у нас занималась, да и теперь занимается реклама. И как она воспитывает? — Ирина Александровна Седакова, моя сестра, как-то исследовала рекламу с этой точки зрения и сделала определенные выводы: это новая индоктринация, сменившая советскую. Чему она учит? Реклама учит жить. Одними из главных слов этой науки года три назад были “жизнь” и “жить”. Жить — значит уметь пользоваться всем быстрее и успешнее других, чтобы ни у кого другого ничего такого (например, такого шезлонга) не было. Игра на зависти, спеси, комплексе неполноценности – совершенно немыслимые для западной рекламы ходы: “А у соседа такого нет”.

Теперь, насколько я вижу не вооруженными теоретически очами, главным словом становится “право”: “Имею право хорошо сервировать стол”; “имею право купить...”; “я достойна такой косметики...”

Это перевоспитание, конечно, основано на некотором анализе прошлого. Обобщение, к которому приходит этот анализ, - несомненно, новый миф. Он похож на тот пересмотр истории, который был произведен в Германии после нацистской катастрофы. Виноватым в ней почему-то оказалось все лучшее в своей культуре, все любимое. Вот именно они: Гёте, Гегель, фольклорные песни — оказались ответственными за ужасы тоталитаризма. У нас, как все помнят, виновником происшедшего оказалась святая русская литература, как ее назвал Томас Манн. Не кто иной, как Лев Толстой, Федор Достоевский, Александр Блок — они подготовили весь этот кошмар. Поэтому перевоспитание должно было начаться с того, чтобы решительно покончить со всяким романтизмом, гуманизмом и идеализмом. Новый человек, успешный человек, - это спокойный циник и агностик, находящий комфорт в том, что ничего нельзя узнать, что “все сложно”. Следует быть обывателем, в котором не осталось никакой пассионарности, и все, что ему нужно, — это гарантии, это отсутствие риска, комфорт и безопасность. Если такой тип наконец восторжествует, мы будем жить в цивилизованном обществе. История кончится, потому что такой вот мирный обыватель не любит войны: зачем ему это все; он вылечен на сеансах психоанализа, он уже не невротик, как герои и гении. Всем ведь давно известно, что невротик и герой — одно и то же, а гений - патологическое явление.

Вся эта Библия либерализма принимается без малейшего сопротивления. Интересно, что эта сверхкритическая идеология антиидеологизма не дает критиковать себя. Каждый, кто выскажется против какого-нибудь из ее догматов, рискует репутацией: он будет быстро приписан к лагерю реакционеров, элитаристов, клирикалов и не знаю кого еще. Ах, вам не нравится венчание однополых браков?....

По-своему здесь повторялся европейский путь выхода из шока тоталитаризма – с одним значительным отличием: там искали выход из чувства собственной вины, а у нас темы своей вины при обсуждении прошлого и не возникало. Никто и никогда, высмеивая, вышучивая, брезгливо отталкивая все “совковое”, не заговорил о собственном стыде и вине.

При этом отличии, общий выбор - путь воздержания от высокого, романтического и доброго — по существу совпадает с европейским. В этом смысле показателен французский философ Андре Глюксман, написавший книгу “Одиннадцатая заповедь”. Одиннадцатая заповедь, по Глюксману, состоит в следующем: человек должен помнить, что ему соприродно зло. И поэтому никогда не стоит затевать ничего хорошего, потому что во все хорошее он внесет свое зло, и у нас будет очередная утопия, очередной тоталитаризм и так далее. Когда мне довелось встретиться с Глюксманом, я спросила его: “А не кажется ли вам, что эта одиннадцатая заповедь избыточна?” Он удивился. Я сказала: “Ведь если бы это не было известно, не нужно было бы давать все десять заповедей: „не убий“, „не укради“и т.д.: зачем человеку, у которого нет дурного внутри, запрещать такие вещи? Он и сам их не захочет.” Глюксман засмеялся и сказал, что моя критика довольно деликатна: один раввин ему просто сказал, что он считает себя Господом Богом, который дает новые заповеди.

Это, пожалуй, и есть тот урок, который смогли извлечь западные мыслители, пытавшиеся понять, что произошло в двадцатом веке: признание какой-то фундаментальной недоброкачественности человека и падшести мира. Удивительно, что это кажется таким необычайным открытием? Но это в самом деле катастрофа антропологии Просвещения, отменившего память о первородном грехе, - конец той картины человека, которая вдохновляла европейскую культуру последние столетия. Отмена посветительской отмены. Одна знакомая мне поэтесса из Израиля, выслушав мой рассказ про Глюксмана, заметила: “А я бы предложила другую одиннадцатую заповедь: „Помни, что в тебе есть что-то хорошее“”. Я думаю, что эта заповедь выглядела бы сейчас гораздо оригинальнее.
Итак, знание о внутренней порче и постоянное напоминание: не забывай, что мы живем в падшем мире, что ты падшее существо, — как будто должно удерживать человека от каких бы то ни было глобальных проектов и утопических надежд, грозящих ГУЛагом и Освенцимом. Однако не обдумано вот что: эта присущая человеку низость не перестанет действовать и тогда, когда он не будет предпринимать ничего хорошего... Так что выход из истории не удался.

Но выводы сделаны, картина сложилась и далее не обсуждается: да, это романтики, это поэты, идеалисты, аскеты, фанатики — это они виноваты в революции, это они все погубили, мы расхлебываем их поэтические замыслы.

На самом деле, есть другие осмысления происшедшего, и другие поиски его источника, которые мне кажутся гораздо более правдоподобными и которые, как мне кажется, до сих пор внимания к себе не привлекают.
Я имею в виду художнические анализы. Не политологов, не социологов. Я имею в виду, например, “Собачье сердце” Булгакова с его замечательным героем — хулиганом, недочеловеком. Мне пришлось однажды смотреть блестящий спектакль по этому сочинению Булгакова в Эдинбургском театре. Шариков, к моему удивлению, был как живой, знакомый, как говорится, до боли: как только шотландский актер смо так проникнуть в нашего люмпена и его мировое торжество? Зал смеялся, а мне было не до смеха: передо мной проходила наша история, победители и властители нашей страны. Диагноз: источник происшедшего - хулиганство, хулиганство как исторический феномен. Он возникает каждый раз, когда кончается аграрная цивилизация и люди из деревни приходят в город. Они вырываются из своей культуры и не приобщаются к городской. Здесь месторождение люмпенства, которому “нечего терять”, которому ничего не жалко, потому что окружает его чужое, месторождение хулиганства как всеобщей роковой опасности. Между прочим, эту стихию хорошо чувствовали и Блок, и Василий Розанов...Эту опасную полосу проходят все страны, в которых происходит индустриальная революция. Но в России этот момент, к несчастью, совпал с Мировой войной, со многим еще, с наличием теории захвата власти (обычно у хулигана теорий и партий не образуется). Последствия здесь были страшнее, но в своем роде такое вторжение хулигана переживали все европейские страны. Не в той же ли среде зарождалось нацистское движении? Гете здесь совсем не причем.
Из диагноза следует путь лечения. От чего же требуется исцелиться: от поэта, романтика, идеалиста, аскета в себе? или же от люмпена, хулигана, бесстыдника? Так вот, если герой тоталитаризма - булгаковский люмпен, хулиган, то это совсем другая история и из нее следуют другие выводы.
Но еще интереснее, как мне кажется, тот анализ, который невольно (поскольку это не составляло их непосредственной задачи) провели два совершенно разных писателя: Набоков и Пастернак, ни в чем другом не сходные. Но вот в этом они сошлись: они изобразили деятеля революции, того, кто устанавливал этот новый строй, как посредственность. Таковы герои Набокова, которых боится главный герой, alter ego автора (“Смерть титанов”), и таков Стрельников у Пастернака. Это люди, главное свойство которых – отчужденность от жизни, бесталанность или, как говорит о Стрельникове Лариса, принципиальность. Нужда в схеме, неспособность выйти за пределы этой схемы, неспособность допустить открытый мир, будь это мир искусства, мир морали, мир чего угодно — все для них должно быть упорядочено раз навсегда, решено и закрыто, как в старой песенке: “Касса закрыта — ключ у меня”.

Гораздо более целенаправленной и обширное, не только художническое, но историческое исследование крушения России предпринял Солженицын в “Красном колесе”. И, по моему впечатлению, его исследование кончается тем же диагнозом. У “старой правды” не нашлось даровитого защитника: если такие оказывались (Столыпин в первую очередь, фронтовые генералы), окружающая посредственность топила их с поразительной бездумной жестокостью, она топила не только людей с даром справедливости и заботы, но всякое даровитое решение. В отличие от Набокова и Пастернака, у которых мы видим более всего душевно-умственную сторону посредственности, Солженицын сосредоточен на посредственности нравственной, на убожестве сердца - и у “бунтарей” (именно так выглядит убийца Столыпина), и у приверженцев режима (военачальники, двор). Жорж Нива назвал это “крушением классической добродетели”. И здесь мы еще раз видим, что классическая добродетель и посредственность несовместимы. Человек добродетели – не “маленький человек”. Самый разговор о добродетели становится невозможным, если постулируется отчуждение от истины, источника человеческой интуиции добродетели, практической ориентации в добре и зле. “Маленький человек” - враг истины: она страшна для него своей огромностью и открытостью. Тем более праведник (в любом, самом униженном положении) – не “маленький человек”. Матрена отстоит от Акакия Акакиевича “яко востоцы от запад”. “Маленький человек” еле держится на поверхности жизни и тем вызывает у нас острую жалость: но праведник жалости не вызывает: он на своем месте держит мир.

Господство именно этого характера, “маленького человека”, а вовсе не какого-то Прометея из пропагандного мифа и составляло основу того старого тоталитаризма, в котором мы жили и из которого до конца не вышли. В брежневские времена Иван Жданов как-то заметил: “Вот, в русской литературе жалели маленького человека, а теперь нами этот маленький человек и правит”. Я с ним согласна, потому что то, что было тогда, никак не было правлением какого-то безумного романтика, кристально чистого кровопийцы и так далее. Ничего подобного: это был человек, который угнетает других, потому что он сам бесконечно угнетен. Он угнетен страхом — это человек запуганный. И чем более устрашающие формы принимает его торжество, тем очевиднее, что вся эта сила происходит из того, что он страшно боится; все, что он делает, - это превентивная агрессия. Как сказал известный немецкий писатель о фашизме: “В их силе нет блеска”. В посредственности блеска не бывает. Она и не понимает блеска. Великое для нее – это просто очень, очень большое и устрашающее.

Я хотела бы уточнить одну вещь: что я, собственно, имею в виду, говоря о посредственности, о том, что называли “маленьким” или “простым” человеком, чтобы избежать легко предсказуемых обвинений в элитаризме, высокомерии и т.п.. Посредственностью, которая составляет социальную опасность, я отнюдь не называю человека, у которого нет каких-то специальных дарований — совершенно не это. Я называю так человека паники, панического человека; человека, у которого господствующим отношением к жизни является страх и желание построить защитные крепости на каждом месте.

Русское слово “посредственный” по своей морфологии позволяет понять его по-разному: посредственный как нечто посредине, ни то ни се – или иначе: как человека, которому необходима опосредованность, который воспринимает все только через готовые, опосредованные формы: он не может перенести прямого неопосредованного, непосредственного отношения с миром. Вот такого человека и стали прославлять, называя его золотой серединой, которая спасет нас от опасных крайностей. Мне скрайне обидно за Аристотеля, который в своей “золотой середине” никак не предполагал посредственности, он бы никогда не связал ее с таким благородным металлом. Аристотелевская “середина” - очень радикальная вещь: она заключается в равном отстранении от двух противоположных пороков, но в этой сложной пропорции всегда есть блеск и мужество. Впрочем, не один Аристотель пострадал и обтрепался, попав в развязный журналистский дискурс.

Так вот, какую же опасность представляет собой человек, который не может открытым образом встретить реальность? По-моему, очень простую, и долго говорить об этом излишне.

Во-первых, это человек бесконечно манипулируемый, тогда как того, кто не так боится, труднее принудить к чему угодно.
Во-вторых, он постоянно настаивает на все большей и большей герметизации мира, замкнутости от всего иного, поскольку во всем другом есть риск. Я с большой радостью прочла в одном из посланий Иоанна-Павла II ответ на следующий вопрос: “Кто же виноват в расколе христианских церквей?” Папа отвечает: “Посредственность”. Посредственность внутри каждого из расколотых движения. Именно посредственности нужны расколы, потому что посредственность, как я говорила, — это желание обойтись без малейшей гибкости, без всякой открытости, держась за раз и навсегда принятые обобщения, которые заменяют личный опыт, заменяют то, с чего я начинала, — старую правду.
Представим себе цивилизацию, которая достигла полного торжества посредственности: она, несомненно, открывает двери крайнему риску, фанатизму, потому что фанатизм — это другой способ переживания той же самой неуверенности и того же самого страха. Это мы и видим в последние годы: столкновение мира без идеологии, без способности сопротивляться злу (поскольку нет худа без добра), без способности жертвовать (поскольку последняя ценность этого мира – продолжение существования почти любой ценой) - и людей, которые очень твердо знают, что всегда и на всяком месте нужно делать и не задумавшись пожертвуют ради этого и другими, и собой.
Вот все, что я хотела сказать. Простите за несвязность и незавершенность моих мыслей.


Источник : http://polit.ru/




Zodiac
















Права животных : запомни эти имена.



Права животных (англ. animal rights), также «освобождение животных» (англ. animal liberation) — идея о равноценности главных потребностей людей и животных: например, потребности избегать боли, сохранить свою жизнь Сторонники придерживаются разных философских точек зрения, однако все в целом едины в том, что животных нельзя рассматривать как частную собственность и использовать для получения пищи, одежды, в индустрии развлечений и научных экспериментах, а некоторые права, например, право на жизнь и защиту от нанесения телесных повреждений и морального вреда, должны быть юридически закреплены за животными. В концепции прав животных получила своё развитие идея справедливости в отношении животных, согласно которой единственно этичным подходом к проблеме считается справедливое отношение ко всем живым существам.


Моби- легенда электронной музыки.
Веган со стажем (с 1980-х годов). Он — христианин, однако не относится ни к одной религиозной конфессии. Сотрудничал с организацией PETA («Люди за этичное обращение с животными») и Move On. В 2003 году принял участие в создании документального фильма о проблемах жестокого обращения с животными «Земляне», для которого он записал саундтрек. Моби является сторонником целого ряда благотворительных организаций и движений.

Серж Танкян  — американский певец армянского происхождения, вокалист культовой американской альтернативной рок-группы System of a Down, основатель сольного проекта Serj Tankian. Серж славиться своей благотворительной деятельностью. Веган. Защитник прав животных. Много времени уделяет вопросам экологии и сохранения окружающей среды. В интервью с PETA он сказал, что изменение образа его жизни было связано с "поеданием разнообразного съедобного дерьма во время гастролей", а также он отметил, что это было "несколько инстинктивно". Кроме того, он также чувствует потребность в уважении к "матери-земле". В июле 2009 года Танкян подписал петицию PETA против методов забоя кур в бойнях KFC. Серж Танкян начал кампанию, в ходе которой обратился к властям США с требованием признать геноцид армян в Османской империи в 1915 году. Об этом сообщает Blabbermouth. Инициатива лидера System of a Down приурочена к дню памяти жертв геноцида армян Axis of Justice.

Пол Маккартни . Пол и его жена Линда Маккартни получили широкую известность как активисты за права животных и сторонники вегетарианства. В одном выступлении Маккартни сказал, что на него произвёл большое впечатление диснеевский мультфильм «Бэмби», который он посмотрел в детстве, хотя решение стать вегетарианцем он принял уже в зрелом возрасте вместе с Линдой. В 1980-х Маккартни стал членом PETA; в первых интервью после смерти Линды он призвал продолжить её дело по защите животных. Пол и Линда также выступали против распространения генетически модифицированных продуктов. В интервью Ларри Кингу в 2006 году Маккартни призвал нового премьер-министра Канады Стивена Харпера запретить охоту на тюленей. Маккартни также многократно призывал бойкотировать производителей одежды из меха, а в 2005 году публично пообещал не давать концертов в Китае, так как в этой стране жестокие убийства животных ради меха стали нормой. Маккартни выступал на многих благотворительных концертах, включая Live Aid и Live 8, и в благотворительной супергруппе Боба Гелдофа Band Aid.
Его дочь, знаменитый дизайнер Стелла Маккартни, также активная защитница прав животных.

Том Йорк – веган и лидер культовой британской команды Radiohead.

Morrissey. Во время своего выступления в Варшаве 24 июля 2011 Моррисси своеобразно прокомментировал известие о двойном теракте в Норвегии. Перед исполнением композиции The Smiths «Meat Is Murder» исполнитель сделал следующее заявление:
Все мы живем в мире убийств, как вы можете видеть по событиям в Норвегии: убийства, убийства, убийства... Но вещи похуже происходят каждый день в McDonalds и „Жареном говне из Кентукки“.
В декабре 2011-го Моррисси назван человеком года по версии международной организации по охране прав животных — PETA.

Итальянский живописец Леонардо да Винчи , по свидетельствам современников любивший животных (в особенности лошадей), и бывший вегетарианцем, считал, что мораль в отношении животных будет развиваться в сторону недопустимости жестокости к животным. Да Винчи выкупал продающихся в клетках птиц, чтобы выпустить их на свободу. Негативно отзывался о людях, мучивших животных из побуждений садизма.

Британский философ Джон Локк , утверждал в труде «Некоторые мысли о воспитании» в 1693 году, что животные способны чувствовать, и с моральной точки зрения неверно причинять им ненужные страдания. Однако, вторя Фоме Аквинскому, он указывал, что у животного не может быть права на хорошее обращение. Локк полагал, что необходимо препятствовать жестокому обращению с животными со стороны детей из-за того, что это причинит вред самим детям: «я считаю, что нужно здесь за ними следить и, если у них проявляется наклонность к такой жестокости, учить их противоположному обращению; ибо под влиянием привычки мучить и убивать животных их душа будет постепенно грубеть также по отношению к людям».

В Японии в конце XVII века пятый сёгун из дома Токугава по имени Цунаёси, прозванный «Ину кубо» («собачий сёгун»), издал ряд указов, запрещающих жестокое обращение с животными. Предположительно, он исходил из буддийских канонов добродетели. Исследователь Беатрис Бодарт-Бэйли придерживается иного мнения о мотивации правителя. Объектом действия указов стали собаки, лошади, коровы,кошки, курицы, черепахи и даже змеи, а также рыба, которой было запрещено торговать на рынках. Суровые наказания, включавшие изгнание, тюремное заключение и смертную казнь, были введены за убийства животных. Для собак по распоряжению Цунаёси была создана сеть приютов. Перед смертью Цунаёси завещал, чтобы его распоряжения выполнялись вечно, однако они были отменены через десять дней после его кончины.

Жан-Жак Руссо  утверждал в своем труде «Рассуждение о происхождении и основаниях неравенства между людьми» (1754), что животные обладают естественными правами, не потому что разумны, а потому что способны чувствовать:

«Таким образом мы покончим и с давнишними спорами о причастности животных к естественному закону: ибо ясно, что, будучи лишены знаний и свободы, они не могут признавать этот закон; но так как они имеют с нашей природою нечто общее, поскольку и они одарены способностью чувствовать, то можно считать, что они также должны быть причастны естественному праву и что на человеке лежат по отношению к ним некоторого рода обязанности. В самом деле, получается, что если я обязан не причинять никакого зла мне подобному, то не столько потому, что он есть существо мыслящее, сколько потому, что он есть существо чувствующее: это качество, общее и животному и человеку, должно, по меньшей мере, давать первому из них право не подвергаться напрасно мучениям по вине другого».

Немецкий философ Иммануил Кант следуя идеям Августина Аврелия, Фомы Аквинского и Локка, отвергал какие-либо обязательства людей перед животными. Для Канта жестокость по отношению к животным была плоха лишь по той причине, что причиняла вред самому человечеству. В 1785 году он утверждал, что у людей есть обязательства только перед другими людьми, а «жестокость к животным противоречит обязательству человека к самому себе, потому что убивает в нём сочувствие к чужим страданиям, которое очень полезно в отношениях с другими людьми». «Мы не имеем перед ними (животными)… обязанностей. Животные не являются самосознательными и значение их определяется их конечной целью. Такой целью есть человек.»

Английский философ Джереми Бентам , хотя и отвергал концепцию естественных прав, согласился с Руссо, что способность испытывать страдания (а не размышлять) должна быть критерием обращения с другими существами. Если бы таким критерием была разумность, ко многим людям, включая младенцев и некоторых инвалидов, можно было бы относиться, как к вещам. В 1789 году (во время освобождения рабов во Франции) он писал:
«Было время — и я с грустью говорю, что во многих местах оно еще не прошло, — когда большую часть вида под названием рабов третировали согласно закону так, как, к примеру, в Англии все еще третируют низшие виды животных. Может наступить день, когда остальная часть мира живых тварей обретет те права, которые не могут быть отняты у них иначе, как рукой тирании. Французы уже открыли то, что чернота кожи не есть основание для того, чтобы оставить человеческое существо капризу мучителя без какой-либо компенсации. Может наступить день, когда признают, что количество ног, наличие шерсти на коже или завершение os sacrum — столь же недостаточные основания для того, чтобы предоставить чувствующее существо такой же судьбе. Что еще должно прочерчивать эту непреодолимую линию? Способность разума или, возможно, способность речи? Но взрослая лошадь или собака несравненно более рациональные и общительные существа, чем младенец в возрасте одного дня, одной недели или даже одного месяца. Но предположим даже, что верно обратное. Что это дает? Вопрос не в том, могут ли они рассуждать или могут ли они говорить, но в том, могут ли они страдать».

Первая зоозащитная организация США (Американское общество по предотвращению жестокости к животным, ASPCA) была основана Генри Бергом в апреле 1866 года. До этого Берг получил от президента США Авраама Линкольна назначение на дипломатический пост в России и был поражен жестоким обращением с животными. По возвращении в США, проконсультировавшись в Лондонском RSPCA, он начал выступать против травли быков, петушиных боев и жестокого обращения с лошадьми. Берг создал «Декларацию прав животных» и в 1866 году убедил законодательно принять её в штате Нью-Йорк, а также наделить ASPCA полномочиями для контроля за её исполнением.

В конце века возникло большое количество организаций защиты животных. В 1875 британская феминистка Фрэнсис Пауэр Кобб организовала общество защиты животных от вивисекции (в дальнейшем Национальное анти-вивисекционное общество), первую в мире организацию, выступившую против научных экспериментов над животными. В 1898 году Кобб создала Британский союз за отмену вивисекции, и начала общественную кампанию против научных экспериментов над животными.

Немецкий философ Артур Шопенгауэр  решительно поддерживал разработку концепции прав животных в Англии. Был членом зоозащитной организации в Мюнхене и считал необходимым создание зоозащитных организаций, так как церковь ничего не предпринимала против жестокости по отношению к животным. Он писал, что «в Европе все более и более пробуждается сознание прав животных, по мере того как постепенно выдыхаются и исчезают странные понятия о животном мире, явившемся на свет просто для пользы и забавы людей, — понятия, вследствие которых с животными обходятся совсем как с вещами». Он приветствовал движение за защиту животных: «к чести англичан надо поэтому сказать, что у них впервые закон вполне серьёзно и животных принял под свою защиту против жестокого обращения, и злодей действительно должен расплачиваться за свое варварство по отношению к животным, даже если они ему принадлежат». И выступал против доминировавшей в то время кантианской идеи о том, что жестокость к животным плоха лишь потому, что ожесточает самого человека:
«Итак, к животным надо относиться с состраданием только ради упражнения, и они служат как бы патологическим фантомом для упражнения в сострадании к людям. Вместе со всей неисламизованной (то есть неиудаизированной) Азией я нахожу такие мнения возмутительными и отвратительными… эта философская мораль, представляющая собою… лишь замаскированную теологическую, всецело, собственно, зависит от библейской. …так как (о чем далее)христианская мораль не распространяется на животных, то последние немедленно и в философской морали оказываются вне закона, играют роль простых „вещей“, простого средства для любых целей, вроде, например, вивисекций, травлей, цирковых боев, скачек, засечения насмерть перед несдвижимым возом с камнями и т. д. Фи, что за мерзкая мораль париев, чандалов и млеччхов, игнорирующая ту вечную сущность, которая присутствует во всем, что живет»

Однако взгляды Шопенгауэра на права животных не распространялись на вегетарианство. Он считал, что люди без мяса будут страдать сильнее, чем животное, будучи съеденным, если их смерть была быстрой. Он писал в своем сочинении «Об основах морали»: «пресловутое бесправие животных, ложное мнение, что наше поведение по отношению к ним лишено морального значения или, как говорится на языке этой морали, что по отношению к животным нет обязанностей, есть просто возмутительная грубость и варварство Запада, источник которых лежит в иудействе».

В 1894 году выпускник Итонского колледжа Генри Солт, основавший в 1891 году «Гуманитарную лигу» для лоббирования запрета на охоту, своим сочинением «Права животных: связь с социальным прогрессом» осуществил, по мнению некоторых исследователей, «прорыв в эпистемологии». Солт писал, что главной целью его работы было «последовательно и вразумительно указать на принципы, лежащие в основе идеи о правах животных, и показать, что те же самые принципы составляют базис других разнообразных усилий реформаторов-гуманистов». Солт пишет, что в то время на животных смотрели, как на собственность, а не носителей прав:

"Даже ведущие защитники животных старались избегать на самом деле единственно необходимой идеи о том, что животные, как и люди, хотя, конечно, в гораздо меньшей степени, обладают отличительной индивидуальностью, и поэтому по справедливости должны иметь право жить своей жизнью в той мере «ограниченной свободы», на которую указывает Герберт Спенсер".

Солт утверждал, что неправильно требовать прав для животных, одновременно подчиняя их интересам человека, и рассматривая жизнь человека, как более ценную с точки зрения морали: «то, что жизнь животного не имеет ценности… — это такой вид идей, которые не могут быть приняты передовыми гуманистами сегодняшнего дня — это совершенно произвольное допущение, вступающее в противоречие с нашим природным чутьем, с доказательствами науки, и совершенно губительно (если хорошо об этом поразмыслить) для любой полноценной реализация прав животных. Если мы когда-нибудь решим относится к низшим расам справедливо, мы должны избавиться от старомодной идеи о „гигантской пропасти“ между человечеством и ними, и должны осознать те узы гуманности, которые объединяют всех живых существ в одно вселенское братство».


OneKind, ранее «Защитники животных» (англ. Advocates for Animals) — благотворительная зоозащитная общественная организация, ведущая работу в направлении улучшения жизни животных в Великобритании, Европе и за ее пределами. Осуществляет деятельность посредством проведения высокопрофильных публичных кампаний, политического лоббирования, расследований, образовательных программ и исследований. Организация в её нынешнем виде и под известным сейчас названием была создана в 1990 году. Ранее она была известна как Шотландское общество по предупреждению вивисекции (англ. Scottish Society for the Prevention of Vivisection), основанное в 1911 году герцогинейНиной Дуглас-Гамильтон , супругой 13-го герцога Гамильтона.

Том Реган в книгах „В защиту прав животных“ и „Пустые клетки“ пишет, что существа нечеловеческой природы — это тоже „субъекты жизни“, и поэтому обладают правами. Он считает, что так как естественные права людей обосновываются наличием сознания у них, и, так как сознанием обладают как минимум некоторые из животных, — они должны обладать теми же естественными правами, что и люди.
Хотя только люди руководствуются моралью в своих поступках („агенты морали“), некоторые из них, например, младенцы, неспособны на это („пациенты морали“). Как и по меньшей мере некоторые из животных. Они не могут сформулировать принципы морали, и определять, что верно, а что — нет. Даже если их поступки приносят пользу или вред. Только „агенты морали“ способны руководствоваться моралью в своих действиях.
Животные обладают „неотъемлемой ценностью“ как „субъекты жизни“, считает Реган. И поэтому не могут рассматриваться, как средство для достижения чьих-то целей. Его теория не распространяется на всех чувствующих существ, но только на тех, кого можно считать „субъектами жизни“. По мнению Регана, все здоровые млекопитающие старше, как минимум годовалого возраста, — это „субъекты жизни“ и обладают „естественными правами“. Если Питер Сингер (также защитник прав животных) в основном сконцентрирован на улучшении обращения с животными и признает, что в некоторых гипотетических сценариях, отдельных животных можно законно использовать для достижения определенных целей существ как человеческой, так и нечеловеческой природы, Реган полагает, что мы должны обращаться с существами нечеловеческой природы так же, как с людьми. Он сторонник строгого Кантианский принципа (который сам Кант применял только к людям) — никого не следует приносить в жертву ради чего-либо.

Дама Валери Джейн Моррис Гудолл  — посол мира ООН, приматолог, этолог и антрополог из Великобритании. Дама-Командор ордена Британской империи. Она широко известна благодаря своему более чем 45-летнему изучению социальной жизни шимпанзе в Национальном парке Гомбе-Стрим в Танзании и как основательница международного Института Джейн Гудолл. За свою общественную работу по защите животных и охране окружающей среды Джейн удостоена многих наград.

Известные люди о вегетарианстве:

Александр Гумбольдт (1769 - 1859, основатель научной географии).
"Жестокость по отношению к животным не может существовать ни там, где люди по-настоящему образованы, ни там, где царит истинная учёность".

Альберт Швейцер.
Добро - поддерживает и лелеет жизнь.
Зло - уничтожает и препятствует ей.

Альберт Энштейн.
"По моему мнению, вегетарианский образ жизни, благодаря своему чисто физическому воздействию на человеческий темперамент, оказал бы самое благоприятное влияние на большую часть человечества".

А.Н. Бекетов.
Любовь не только к одному человечеству, но и ко всему живому... вот высшее проявление этого благородного атрибута нравственно развитого человека - гуманности.

Адам Смит, экономист.
"Очень сомнительно, что для поддержания жизни нам необходимо мясо убитых животных. Овощи и зерновые, молоко, сыр, сливочное масло дают нам полноценную, обильную, питательную, калорийную пищу. Никакие разумные соображения не требуют от человека, чтобы он питался убоиной".

Герберт Шелтон. "Совершенное питание".
Не существует ни единого факта, ни единого аргумента в оправдание мясоедения, которые нельзя было бы употребить и в оправдание каннибализма.

Генри Бестон. "Осень, океан и птицы".
В мире, который куда древнее и совершеннее нашего, обитают они, совершенные и утонченные, наделенные столь развитыми органами чувств, которые мы либо безвозвратно утратили, либо не имели вовсе. Они - не братья нам и, тем паче, не "братья наши меньшие", они - это иные цивилизации, плененные вместе с нами сетями времени и бытия, наши "сокамерники" в земной круговерти, исполненной красоты и страдания.

Гораций, 65-8 г. до н.э. римский поэт классик.
"Отважся стать мудрым! Перестань убивать животных! Тот, кто откладывает справедливость на потом, неотличен от крестьянина, который надеется, что река обмелеет, прежде, чем он ее перейдет".

Г. Д. Торо.
"Я нисколько не сомневаюсь в том, что человеческий род будет постепенно совершенствоваться и главной причиной этого будет отказ от мясоедения..."

Джордж Бернард Шоу.
"Животные - это мои друзья ...и я не ем своих друзей. Это ужасно! Не только страданием и смертью животных, но тем, что человек понапрасну подавляет в себе высшее духовное сокровище - сочувствие и сострадание к живым существам, подобным себе, растаптывая свои собственные чувства, становясь жестокими".
Мы молим Бога озарить наш путь:
"Даруй нам свет, о всеблагой Господь!"
Кошмар войны нам не дает уснуть,
Но на зубах у нас животных мертвых плоть.

Лев Толстой.
"Убивая животных ради пропитания, человек подавляет в себе высшие духовные чувства - сострадание и жалость к другим живым существам, подобным ему, - и, переступая через себя, ожесточает свое сердце".
"Как можно надеяться, что на земле воцарится мир и процветание, если наши тела являются живыми могилами, в которых погребены убитые животные?"
"Если человек серьёзен и искренен в поисках нравственности, то первое, от чего он должен отвернуться - это мясоедение... Вегетарианство считается критерием, по которому можно распознать, насколько серьёзно и истинно стремление человека к моральному совершенству".

П. Р. Саркар.
"Когда вся земельная собственность этой вселенной будет унаследована всеми творениями, можно будет найти какие-то оправдания системе, в которой к кому-то направляется поток неслыханных богатств, в то время как другие умирают от того, что им не хватает и горсти зерна"

У НУ. Премьер-министр Бирмы.
"Мир на земле, или любой другой мир находится в огромной зависимости от состояния ума. Вегетарианство дает правильное ментальное состояние для мира.. .оно несет в себе силу лучшего пути жизни, который если станет всеобщим, может привести к лучшему, более справедливому и более мирному сообществу наций".

Жан Поль. 1763-1825, немецкий поэт.
"О справедливый Господь! Из скольких часов адских мучений животных человек выдаивает одну-единственную минуту наслаждения для языка!"

Сингер.
"Всевозможные философы и религиозные деятели пытаются убедить своих учеников и последователей в том, что животные - не более, чем машины без души. Но любой, кто когда-нибудь держал у себя дома животное - будь то собака, птица или даже мышь, - знает, что эта теория - наглая ложь, выдуманная для того, чтобы оправдать жестокость"

Питер Бурваш. Экс-чемпион мира по теннису.
"Я не кисейная барышня. Я играл в хоккей, пока не лишился половины зубов. Я сражался на теннисных кортах... Но то, что я увидел на бойне, потрясло меня. Выйдя оттуда, я уже твердо знал, что не причиню никогда зла ни одному животному! Я уже раньше был знаком с экономическими, экологическими и психологическими доводами в защиту вегетарианства, но этот непосредственный опыт, открывший мне всю жесткость, проявляемую человеком по отношению к животным, стал прочной основой моего вегетарианства."

Струве.
До тех пор, пока прочие животные будут исключены из круга духовной жизни, в котором признаются общие правила и обязанности, люди не сделают ни шага вперед на пути к нравственному совершенствованию.

Шопенгауэр.
Мнимое бесправие животных, заблуждение, будто наши деяния относительно их не имеют нравственного значения, или, говоря языком морали, будто перед животными не существует никаких обязанностей, в этом проявляются возмутительные грубость и варварство.

Плутарх. "О Поедании Плоти".
Будьте последовательны и сделайте все сами, без тесаков, дубин и топоров - как волки, медведи и львы делают это, убивая и поедая свою жертву. …Но если вы предпочитаете постоять в стороне, пока жертва ваша не умрет, и терпеть не можете собственноручно отправлять кого-либо на тот свет, почему же тогда вопреки законам Природы вы продолжаете поедать живых существ?

Ральф Уолдо Эмерсон. 1803-1882, американский писатель и философ.
"Вы только что пообедали; и как тщательно, на почтительном удалении в несколько или много километров ни скрывалась бы скотобойня, вы соучастник".

Роси Филип Капло. "Буддизм и вегетарианство".
Так как же все таки происходит забой? …В настоящее время для этих целей используются в основном три метода: оглушение кувалдой или топором, оглушение так называемым "болваночным пистолетом" и электрошок. Когда животные приближаются непосредственно к месту забоя, они чуют, что ожидает их впереди и начинают упираться. Чтобы заставить их зайти в крохотные загоны, рабочие используют обнаженные электроды или дубины. Итак, в первом случае животному наносится мощный удар кувалдой по голове, который проламывает ему череп и приводит в бессознательное состояние. …Если животное большое и сильное, одним ударом дело не заканчивается.
…В случае с болваночным пистолетом, ствол этого крупного оружия приставляется ко лбу животного, запертого в тесном стойле. Существуют два типа таких пистолетов. Первый с огромной силой выстреливает болванкой из ствола, вызывая контузию животного. Второй выстреливает болванкой, которая, пробив череп, проникает внутрь и затем опять втягивается в пистолет.
…Наиболее гуманным и наименее болезненным способом оглушить животное перед смертью является, пожалуй, электрошок. …Электрический разряд пропускается через мозг жертвы, парализуя и оглушая ее. Животное затем должно быть спешно заколото и обескровлено, ибо через семь минут оно может прийти в себя.

Сенека.
Спросите себя "Что нравственно?", а не "Что принято среди людей?".

Томас Алва Эдисон. 1847-1931, американский изобретатель, изобрёл, в частности, лампу накаливания, граммофон и микрофон.
"Я вегетарианец и противник алкоголя, поэтому я могу найти лучшее применение моему уму".

Фридрих Ницше. 1844-1900, немецкий философ.
"Вся античная философия была ориентирована на простоту жизни и учила некоторой непритязательности. В этом смысле немногие философы-вегетарианцы оказали человечеству большую услугу, чем все новые философы, и до тех пор, пока эти философы не наберуться мужества и не отправятся на поиски совершенно иного образа жизни, и не покажут это на собственном примере, они останутся пустым местом".

Эмиль Золя. 1840-1902, французский писатель.
"Вопрос животных для меня важнее, чем озабоченность тем, будут ли меня высмеивать".